2

Хотя русский летописец и утверждал, что прение по вопросу об унии между участниками Московского Собора 1441 года и митрополитом Исидором завершилось тем, что оппоненты папского легата «упревше его от Божественных писаний»⁷³, это всё же было до некоторой степени преувели­чением — Исидор так и не покаялся в том, что совершил, и не отказался от унии.

Этот факт подтверждает, что в основе униатской деятельности митрополита-кардинала лежали глубокие мировоззренческие мотивы. Упорство Исидора ставило русских перед большим затруднением: предстояло судить, низложить, а быть может, в перспективе, и казнить за отступничество самого предстоятеля Русской Церкви. Такого в Москве еще никогда прежде не бывало. К тому же это автоматически приводило к полному и окончательно­му разрыву с Константинопольской Церковью-матерью, к которой русская паства за без малого пять веков, минувших со времени Крещения Руси, привыкла питать искренние сыновние чувства, чтя греков как своих учителей в право­славной вере.

Значительную часть этих трудностей разрешил сам Исидор. Проведя в заключении в московском Чудовом монастыре почти полгода, он 15 сентября 1441 года бежал вместе со своим учеником и архидиаконом Григорием в Тверь, а «оттоля к Литве, да и к Крыму, к папе своему злоче­стью ко диаволу»⁷⁴. Между тем есть все основания считать, что сами московские судьи Исидора были не против его побега, так как он избавлял их от необходимости ломать голову, как с ним поступить после соборного осуждения унии. Судить митрополита самостоятельно подвластные ему русские епископы прежде не имели полномочий, ис­ходя из канонов Православной Церкви. Это мог сделать лишь Патриарх Константинопольский, созвав для прове­дения суда собор епископов. Но после Ферраро-Флорен­тийского собора на Константинопольскую патриаршую кафедру был поставлен униат Митрофан II, бывший митрополит Кизический. Поэтому патриарший суд над Исидором был невозможен. Тем не менее судить Исидо­ра самостоятельно, исходя из того, что Русская Церковь, сохраняя верность Православию, порывала с униатским Константинополем, русские епископы, имея на то полное право, всё же не решились — это было для них слишком смело и непривычно.

Очевидно, что отъезд Исидора из Москвы вовсе не был побегом из тюрьмы, что доказывает анализ собра­ния рукописей митрополита, которое после его смерти оказалось в составе Ватиканской библиотеки. Как видно, Исидор вывез из Москвы несколько греческих кодексов, ранее принадлежавших Фотию. Следовательно, навсегда покидая Москву и увозя с собой рукописи из митропо­личьего собрания, Исидор не только был в состоянии беспрепятственно совершить «бегство», но и тщательно к нему подготовился, имея доступ, по меньшей мере, к библиотеке Русских митрополитов⁷⁵. 

Обращает на себя внимание, что «бегство» митро­полита Исидора произошло уже после того, как в Москве решили не направлять в Константинополь знаменитое по­слание по поводу отступничества Исидора⁷⁶, датируемое временем до сентября 1441 года. Б.Н. Флоря связывает оба этих события с тем, что в Москву к этому времени из столицы Византии пришло известие о том, что новым Патриархом Константинопольским стал активный при­верженец унии Митрофан Кизический⁷⁷.

Послание в Константинополь написано от имени великого князя Василия II и адресовано не названному по имени Патриарху⁷⁸. В начале послания кратко излагается история христианства на Руси, причем грекам воздается хвала как учителям русского народа в Православии. Далее много говорится об исторической преемственности и о том, что Константинопольские Патриархи прежде ста­вили на Русь митрополитов как греков, так и русских по происхождению. Затем великий князь сетует на то, что в Константинополе отказались поставить митрополитом Иону: «Не вемы же убо, за кое дело нашего прошениа не прияли, ни грамотам нашим, ни послу нашему, ни нашим посланым с ним словесем не вняша, того нам епископа Иону на митрополию не поставили, и тому есмы не вмале подивились, что ради сие к нам таково бысть, и в раз­мышлении быхом, или за помедление нашего посланиа, или свое высочайшее поставише, тако сотвориша». Вместо Ионы, как отмечается в послании, из Константинополя прислали на Русь митрополита Исидора, который против воли великого князя принял участие в заключении унии, нарушив обещание хранить верность Православию. С Ферраро-Флорентийского собора Исидор «многа странна и чюжа принесе в наше православное христианство». В по­слании упоминается принесенное Исидором в Москву «от римъскаго папы писаниа», в котором перечисляются ка­толические новшества, навязанные латинянами грекам: Filioque, учение о чистилище, служение литургии на пре­сном хлебе. Великий князь сообщает, что для обсуждения папского послания он созвал в Москве церковный Собор. В письме перечислены имена епископов, принимавших участие в этом Соборе, и отмечается, что они постанови­ли: «чюже есть и странно от Божественных правил Исидо­рово все дело и прихожение». Великий князь сообщает, что направляет в Константинополь папскую буллу с текстом положений Флорентийской унии. После всего сказанного Московский государь обращается с просьбой к Патриарху, императору и Синоду Константинопольской Церкви при­слать «честнейшее ваше писание» с разрешением впредь епископам Русской Церкви самим избирать и поставлять себе митрополита. При этом в послании отмечается, что прежде подобное уже бывало в случае крайних обсто­ятельств. Одновременно великий князь обещает, что Русская Церковь сохранит свою каноническую связь с Константинопольским Патриархатом «до века».

Послание, безусловно, является ярким образцом русского дипломатического искусства. Не случайно в этом документе не проставлено имя Патриарха, которому оно адресовано: послание, очевидно, было рассчитано на два возможных варианта развития событий в Константинопо­ле и в обоих случаях фактически ставило византийцев в патовую ситуацию. В первом случае, если бы оправдались надежды русских на то, что в Константинополе уния от­вергнута и Патриархом стал православный, греки, несо­мненно, должны были бы уважить просьбу русских, столь решительно выступивших в защиту Православия, и даро­вать Русской Церкви право самостоятельно поставлять своего митрополита. Если же Патриархом по-прежнему оставался Митрофан Кизический или иной сторонник унии, то едва ли он смог бы ответить на послание из Москвы, столь решительно продекларировавшей свое Православие. В противном случае неминуемо встал бы вопрос о его собственном вероотступничестве. При этом русские, с одной стороны, соблюдали все канонические формальности, обращаясь с просьбой об автономии к Патриарху, а с другой — развязывали себе руки: в случае молчания Патриарха-униата или признания им своего униатства Москва получала все основания для того, чтобы в дальнейшем строить свою церковную жизнь без оглядки на Константинополь. В то же время послание великого князя Василия Васильевича могло стать напоминанием византийцам о том, что у них еще остается возможность отказаться от унии.

Страницы: 1 2