Б.Д. Греков

Сельское хозяйство Древней Руси

 2. Техника сельского хозяйства в Древней Руси

Земледельческая техника, как и самое земледелие на Руси, преемственно связана с темн культурами, где мы имеем основа­ние искать корни самого русского народа.

В уже цитированной работе Т. С. Пассек приведены очень ин­тересные факты, говорящие о технических приемах подготовки к посеву земли, снятия урожая и обработки хлебных злаков аа 3—2 тысячелетия до н. э.

В работе Т. С. Пассек помещен и весьма убедительный иллю­стративный материал: мотыги из рога оленя, наконечник ка­менной мотыги, костяной серп, каменная зернотерка, глиняные сосуды для хранения зерна.

Все это для историка Киевской Руси имеет очень большое значение. Ведь материальное производство есть основа общест­венной жизни, средства труда являются также и показателями общественных отношений, при которых совершается труд. История общества не может быть построена без изучения этой стороны исторического процесса.

Для изучения исчезнувших общественно-экономических от­ношений остатки средств труда имеют такое' же значение, как останки костей для изучения исчезнувших видов животных.

В поставленной задаче исследования техники сельского хозяйства раннего периода истории древней Руси необходимо иметь в виду всю сложность н взаимную обусловленность еди­ного общественно-экономического процесса. Необходимо иметь в виду, что, изучая сельское хозяйство и его технику в истори­ческом развитии, мы изучаем, собственно говоря, базу обще­ственного развития в целом, конечно, если мы согласимся с тем, что сельское хозяйство было господствующим у наших предков задолго до образования государства.

Задача, таким образом поставленная (а иначе она ставиться едва ли может), приобретает колоссальное значение и делается ответственнейшей проблемой для решения основных вопросов исторического развития русского общества и прежде всего крестьянства.

Само собой разумеется, что одной постановкой вопроса, даже если она и совершенно правильна, задача еще не решается. Необходимо подлинное его изучение, которым, однако, до сих пор занимались недостаточно.

М. Н. Покровский сделал первую попытку связать эволю­цию техники сельского хозяйства древней Руси с отдельными этапами в истории общественных отношений, но, как мы сейчас увидим, его построения и выводы требуют серьезного пересмотра.

М. Н. Покровский, связывая технику сельского хозяйства с общественными отношениями, представлял себе эволюцию этой техники в трех этапах: подсека, перелог, трехполье, причем временем победы трехполья он считал XV—XVI века, в зависи­мости от района (в Новгородской земле раньше, чем в центре Русского государства). Подсека и перелог, по его мнению, делали невозможной прочную оседлость крестьянина, трехполье ее требовало; крестьянина, по мнению Покровского, прикрепило к земле и владельцу трехполье. Здесь безусловно верно уста­навливается принципиальная связь техники сельского хозяйства с общественными отношениями; остальные положения требуют значительных поправок. Прежде всего это относится к устана­вливаемому Покровским чередованию систем сельского хозяй­ства. Основательное сомнение возбуждает также предлагаемая им датировка этих этапов. Наконец, необходимо указать, что крестьянская крепость не механически вытекала из состояния техники.

Имею основание полагать, что сам автор этих положений не всегда думал так прямолинейно, как это может показаться с первого взгляда. Ввиду важности предмета позволю себе при­вести несколько соображений того же автора, высказанных им в разных местах его произведений. В своем четырехтомнике Покровский говорит: «Что правнук русского крестьянина часто умирал очень далеко от того места, где был похоронен его пра­дед, — эго верно, но очеиь поспешно было бы делать отсюда вывод, что и прадед и правнук при своей жизни были странст­вующими земледельцами, смотревшими на свою избу как на что-то вроде гостиницы»; «древняя Русь исходила из предста­влений о крестьянине как более или менее прочном н постоян­ном обитателе своей деревни. Кто хотел бродить, тот должен был спешить сниматься с места, иначе он сливался с массою .окрестных жителей, которых закон рассматривал, очевидно, лак оседлое, а не как кочевое население. Словом, представление о древнерусском земледельце как о перехожем арендаторе барской земли¹ и об оброке как особой форме арендной платы приходится сильно ограничить, и не только потому, что странно было бы найти современную юридическую категорию в кругу отношений, так мало похожих на наши, но и потому, что оно прямо противоположно фактам. Делиться с барином продуктами своего хозяйства крестьянин, очевидно, должен был не как съемщик барской земли, а по каким-то другим основаниям.

Для феодализма как всемирного явления это основание запад­ноевропейской исторической литературой указано давно. В ней давным-давно говорится о процессе феодализации поземельной собственности»².

Но дело в том, что Покровский в более поздней своей работе. утверждает совершенно обратное: «Что касается самих крестьян, то их нельзя в это время было назвать крепостными. Крестьян­ской крепости 600 лет в России быть не могло просто потому, что никаких «крепостных», прочных отношений в деревне в это время не было. Как мы сейчас указали, земли было вдоволь. Земледельцы передвигались среди необозримых лесов, вырубали участки этих лесов, сжигали их, устраивали там пашню. Когда эти места переставали давать урожаи, крестьяне передвигались на другие. Таким образом, население тогдашней России по­стоянно передвигалось с места на место. Очень редко внук крестьянина умирал на том месте, где родился дед, и даже в течение своей жизни крестьянину приходилось переменить несколько, может быть, даже не один десяток, пашен.

При такой подвижности населения господствующему классу не было никакой выгоды прикреплять это население к какому-нибудь одному месту. Крестьяне были прикреплены к земле и к владельцам только гораздо позже, когда стало тесно, земли стало меньше и появилось правильное хозяйство, — сначала переложное, потом трехпольное».

Совершенно очевидно, одно из этих мнений должно быть нами отвергнуто, так как совместное их существование немыслимо.

Я считаю, что у нас имеются все данные так же энергично поддержать первоначальное представление Покровского об осед­лости крестьянина, как и отказаться от его же теории бродяжничества.

Род со своим главой сидел на земле более или менее прочно. Укрепленный родовой поселок, подобный открытым П. Н. Третья­ковым Березнякам, создавался именно с целью сделать осед­лую жизнь возможной. Члены сельской общины со своим уже индивидуальным хозяйством жили в более значительных, уже не укрепленных, поселках и тоже не обнаруживали никакого желания отказываться от оседлого образа жизни.

Вместе с появлением классов, когда над народной оседлой массой появились сильные экономически и захватившие власть люди, с момента, когда мы получаем право говорить о крестьян­стве как классе, ничего не произошло такого, что превратило бы доселе оседлого земледельца в бродячего искателя способов про­питания. Это, конечно, не исключает случаев, когда потеряв­ший возможность вестн свое мелкое хозяйство крестьянин вынуж­дался обстоятельствами кормиться случайной работой в местах, куда забросит его судьба. Речь идет не об этих, хотя бы и мно­гочисленных, исключениях, а об основной массе крестьянства.

Эта же масса издавна оседлого земледельческого населения вместе с появлением господствующих классов стала и объектом внеэкономического принуждения. Оседлый крестьянин систе­матически попадал под власть феодала, конечно, не пренебре­гавшего возможностью подчинить себе и тех, кто потерял средства к жизнн и вынужден был итти к нему на работу, предложен­ную на любых условиях.

Страницы: 1 2 3 4 5