Глава II. Русская Церковь в планах нацистов в период войны с СССР, 1941—1945 гг.

4. Духовное окормление восточных рабочих и советских военнопленных

Среди новых задач, вставших перед Германской епархией РПЦЗ после вторжения вермахта в СССР, одной из важнейших было духовное окормление и оказание разнообразной помощи людям из СССР, попавшим в качестве военнопленных или при­нудительно угнанных на работы в Германию.

Необходимость та­кой деятельности становится очевидной, если принимать во вни­мание, что, по немецким данным, за весь период войны в плен попало 5754 тыс. советских военнопленных, из которых к 1 мая 1944 г. умерло 3222 тыс. Кроме того, в Третий рейх с территории СССР было завезено около 5 млн. так называемых остарбайтеров (восточных рабочих), и, таким образом, к 1944 г. число граждан Советского Союза на немецкой земле составляло почти 7 млн.³⁰⁷ Их стремление к вере оказалось очень сильным, что было неожи­данностью не только для нацистских ведомств, но и для части рус­ского эмигрантского духовенства. Однако последнее сразу же вос­приняло боль и страдания соотечественников как свои.

Согласно свидетельству одного из очевидцев, эта проблема «подняла на ноги всю эмиграцию. Вопрос о помощи военноплен­ным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопро­сом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деяте­ли создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны... у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное»³⁰⁸.

Изначально наиболее остро встал вопрос о душепопечении во­еннопленных, так как массовый ввоз в Германию остарбайтеров произошел только в 1942 г. Архиепископ Серафим (Ляде) в пер­вые же недели войны оценил важность этой задачи. Уже 21 июля

1941 г. он отправил письмо в отдел военнопленных Верховного командования вермахта (ОКВ) с просьбой разрешить «организо­вать православное душепопечение пленных красноармейцев» и «посылать священников с целью совершения богослужений в ла­гере военнопленных». В тот момент архиепископ полагал, что речь идет главным образом о людях, которые в большей или меньшей степени отравлены большевизмом, и поэтому надо будет серьез­но бороться за их души. Но одновременно он подчеркивал: «Я убежден, что среди пленных найдется немало тех, кто религи­озно настроен и является убежденным приверженцем Православ­ной Церкви — веры своих отцов и поэтому пожелает душепопе­чительного окормления»³⁰⁹.

22 июля архиепископ также переслал свое письмо в Министер­ство церковных дел с просьбой поддержать его. Из многих доку­ментов известно, что референт Министерства по делам иностран­ных Церквей В. Гаугг положительно относился к православию и лично к митр. Серафиму. Не был он и противником посещения православными священниками лагерей военнопленных. Поэто­му РКМ 13 августа написало ОКВ, что ему представляется целе­сообразным воспользоваться советом архиепископа, который уже известен по другим случаям душепопечения православных воен­нопленных [возможно, сербов]³¹⁰.

И все же поддержка маловлиятельного РКМ не помогла. На­цистское руководство придерживалось совсем другой генераль­ной линии, которая предусматривала в конечном итоге недопу­щение распространения христианства среди населения оккупи­рованных территорий СССР, в том числе среди военнопленных. Поэтому в оперативном приказе РСХА от 16 августа 1941 г., под­писанном Гейдрихом и составленном на основе личных директив Гитлера, говорилось: «Религиозную опеку военнопленных не сле­дует особо стимулировать или поддерживать. Там, где среди во­еннопленных имеются священнослужители, последние могут, если это отвечает желанию самих советских, осуществлять рели­гиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-гу­бернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки со- ветско-русских военнопленных исключается»³¹¹. Фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключени­ем, а какое-либо участие зарубежного духовенства категорически исключалось.

ОКБ практически весь период войны стремилось соблюдать процитированный пункт указа, почти дословно приведя его в слу­жебной записке от 1 октября 1942 г. Поэтому оно ответило РКМ 20 августа 1941 г., что предложению Берлинского архиепископа «нельзя пойти навстречу»³¹². Повторное ходатайство постигла та же участь.

Однако в первые месяцы войны указанные директивы РСХА и ОКБ выполнялись плохо. Точно так же, как некоторые воен­нослужащие вермахта, несмотря на строгий запрет, вплоть до вес­ны 1942 г. помогали открытию храмов и посещали православные богослужения, отдельные коменданты лагерей позволяли священ­никам окормлять военнопленных и иногда даже сами проявляли инициативу в этом вопросе. Например, 12 ноября 1941 г. архиеп. Серафим переслал РКМ сообщение священника В. Жиромского из Восточной Пруссии, в котором говорилось, что в начале июля комендант города Судауен предложил о. Владимиру заняться ду­шепопечительной деятельностью у военнопленных. После согла­сования с комендантом лагеря 14 сентября состоялось первое бо­гослужение на плацу с участием 750 советских офицеров, на вто­ром, 12 октября, присутствовало уже 1500 человек. Третье же богослужение, 26 октября, из-за холодной погоды вообще прохо­дило в русской церкви Судауена, причем пел хор из 50 военноп­ленных, знавший почти все церковные песнопения. Многие офи­церы просили священника приходить в бараки с религиозными беседами, заявляя: «Мы были всегда верующей армией Христа и Христа не забыли». Но проповеди и частные беседы о. Владимиру не разрешали, и он писал о необходимости назначить специаль­ного священника для душепопечения³¹³.

10 ноября 1941 г. начальник генеральной команды IV АК из Дрездена написал в канцелярию местной русской церкви о том, что первое богослужение, проведенное для советских военноплен­ных в Хайденау, показало очень большой интерес к религии, и выразил благодарность настоятелю храма о. Д. Трухманову и чле­нам церковного хора. Протоиерею предлагалось продолжить бо­гослужения, расходы на проведение которых будут покрыты из лагерных средств. К письму прикладывались пропуска для на­стоятеля и участников хора. Видимо, вскоре у о. Трухманова воз­никли осложнения с гестапо, но 10 декабря он сообщал митр. Серафиму, что и с этой стороны ему удалось добиться разреше­ния посещать военнопленных³¹⁴. 13 декабря 1941 г. настоятель ук­раинского прихода г. Лодзи о. И. Ткачук извещал архиепископа, что получил разрешение совершать богослужение и проводить крестины в лагере военнопленных в Эрцгаузене. В течение пер­вых 6 месяцев войны проникать в лагеря также удавалось игуме­ну Гермогену (Берлин), священникам И. Малиженовскому (Штут­гарт) и С. Рудыку (Берлин)³¹⁵. Но, в сущности, это была капля в море.

Все предложения, поступавшие от некоторых комендантов ла­герей, о целесообразности проведения богослужений для военноп­ленных вызывали у командования вермахта и в РСХА отрицатель­ную реакцию. Это касалось, в частности, доклада командира ла­герей военнопленных в Генерал-губернаторстве от 25 октября 1941 г., пересланного для сведения в ставку. Доклад содержал ито­ги наблюдения попыток проведения богослужений в лагерях с середины сентября до середины октября 1941 г.: «Совершенно добровольное участие в этом и интерес к религиозным вопросам были всегда чрезвычайно высоки... Местами образовались хоры, которые с большим усердием участвовали в богослужении и разу­чивали церковные песнопения с большой старательностью и ув­лечением... В заключение можно сказать, что эти попытки душе­попечительного окормления русских военнопленных имели ус­пех, который во многом содействовал созданию у них спокойного настроения»³¹⁶. Однако в условиях работы страшной машины по уничтожению сотен тысяч попавших в плен русских людей вся­кие идеи об их «спокойном настроении» казались нацистскому руководству излишними.

Помощь советским военнопленным находилась в центре об­суждения на епархиальном собрании в Берлине 29—31 января 1942 г. О своих впечатлениях рассказали 5 священников, прово­дивших службы в лагерях, и все они отмечали наличие у плен­ных большого интереса к религии. Епископ Венский Василий указал на необходимость предоставления последним крестиков, молитвенников и т.п. Говорилось и о наличии различных пре­пятствий, в связи с чем архиеп. Серафим сообщил, что он уже направил в ОКВ два заявления с просьбой разрешить душепо- печение военнопленных, но ответа еще не получил. В результа­те собрание приняло специальную резолюцию, в которой про­сило архиепископа обратиться с новым мотивированным заяв­лением к компетентным органам³¹⁷. В это время у духовенства и мирян оставалась надежда на благоприятное разрешение вопро­са. Информация об обсуждении данной проблемы на епархиаль­ном собрании через генерала В. Бискупского поступила в МИД, во внутренней переписке которого 20 февраля 1942 г. отмечалось: «Некоторые священники сообщали о своих впечатлениях в ла­герях русских военнопленных и пришли к единому мнению, что устроенные ими богослужения посещали 90—95 % обитателей лагеря. Вообще можно говорить о сильной религиозности воен­нопленных»³¹⁸.

24 марта Гаугг, вероятно по инициативе архиепископа, вновь запросил ОКВ — не изменило ли оно своей точки зрения, на что 4 апреля последовал отрицательный ответ³¹⁹. Тем не менее вплоть до конца весны 1942 г. в основном продолжалась прежняя прак­тика проникновения отдельных священников епархии в лагеря с разрешения их комендантов. Так, в письме членов приходского совета русской церкви в Вене митр. Серафиму от 14 апреля гово­рилось: «Благодаря работе известного числа членов нашей общи­ны в лагерях военнопленных переводчиками, удалось добиться посещений пленных священником. Во время этих посещений происходят богослужения и беседы. Последние требуют от свя­щенника особенного умственного напряжения и развития. Сте­пень интереса, проявляемого пленными к этим беседам, и сте­пень их развития видна из перечня вопросов, поставленных свя­щеннику в такой беседе... Каждому истинно верующему человеку ясна важность разработки этих вопросов. Они должны стать ос­новными для Германской православной епархии». К письму был приложен перечень вопросов, особенно интересовавших военноп­ленных: «1. Священное Писание и наука. Взаимоотношение их... 7. Значение религии для государства... 10. Личность в правосла­вии... 19. Будут ли в будущей освобожденной от советов России признаваться законными браки, заключенные отдельными веру­ющими и благословленные мирянами при отсутствии священни­ков. Роль и значение этих эрзац-священников с точки зрения Пра­вославной Церкви»³²⁰.

В начале 1942 г. состоялись и лагерные богослужения возгла­вившего вскоре миссионерский епархиальный комитет архиман­дрита Иоанна (Шаховского). Позднее он писал в главе «Город в огне» своей книги воспоминаний: «Всего один раз в 1942 г. мне удалось посетить лагерь военнопленных. Это был офицерский лагерь около Бад-Киссингена. Кроме нескольких старших офи­церов туда было интернировано около 2000 молодых лейтенан­тов советской армии. Можно представить себе мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октяб­ря, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотела принять участие в церковной службе, общей исповеди и причастилась Свя­тых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Кисе­лев. По возвращении в Берлин я был немедленно вызван на доп­рос в гестапо, которое оказалось взволновано самим фактом на­шего посещения этого лагеря по приглашению комендатуры»³²¹.

Впрочем, как видно из письма семи пленных офицеров (из лагеря XIIIД близ Хаммельсбурга) архим. Иоанну от 28 февраля

1942 г., последнему вместе со священником А. Киселевым удалось провести богослужение и в этом лагере: «Для всех наших верую­щих офицеров Ваш приезд к нам в лагерь будет памятен на всю жизнь, и каждое Ваше слово свежо так, как будто Вы только вчера уехали... Верим, что Господь Бог сохранил нам жизни для того, чтобы мы смогли отдать силы нашему любимому Отечеству, на­шей родной Русской Православной Церкви». Другое письмо из этого лагеря регента И. Мукомеля от 22 февраля свидетельствует, что отцы Иоанн и Александр даже создали там церковный хор из военнопленных ³²².

В дальнейшем, стараясь спасти заключенных, архимандрит Иоанн написал главе Внешней службы (Aussenamt) Германской Евангелической Церкви епископу Д. Хеккелю, так как его учреж­дение отчасти занималось попечением военнопленных. «Когда дошли до меня достоверные известия (от свидетелей — перевод­чиков) о методичном плановом истреблении голодом и газовыми камерами русских людей в германских лагерях военнопленных, я обратился к епископу Хеккелю и его сотрудникам, прося их пред­принять все, что возможно, чтобы довести до сведения властей о жестокой ошибочности подобных действий, не только античело- вечных, но и могущих нанести огромный вред самому германско­му народу... Aussenamt оказался бессильным что-либо изменить в этом отношении»³²³.

Были, конечно, и немцы, старавшиеся реально помочь совет­ским военнопленным и тесно сотрудничавшие в этом деле с рус­скими священниками и мирянами. Один из таких ярких приме­ров также привел в своих воспоминаниях владыка Иоанн: «Сколь­ко было в те дни добрых, жертвенных и мужественно-христианс­ких душ в Германии. Могу свидетельствовать о жертвенном, чис­то христианском отношении к русским военнопленным одного мекленбургского помещика, посчитавшего своим долгом похоро­нить с православной молитвой скончавшегося в его имении рус­скою военнопленного. Наше Сестричество церковное приняло участие в этой акции, за которую немец был предан суду нацис­тов, мужественно держал себя на суде, обличая гибельную для его народа власть. Когда прокурор нацистов назвал его “врагом на­рода”, “ослабляющим ненависть к противнику”, он в своем горя­чем слове ответил: “Нет, это вы враги народа, рождающие нена­висть к другим народам и возбуждающие в народах ненависть к Германии”. Он был осужден на 4 года каторжных работ»³²⁴.

Сохранение положения, при котором отдельным священни­кам с согласия комендантов удавалось проникать в лагеря, вызы­вало сильное раздражение ОКВ. Весной 1942 г. оно решило спро­воцировать скандал, чтобы заставить другие ведомства, в чьем ведении также находилась часть военнопленных (Министерство занятых восточных территорий и РСХА), строже контролировать свою лагерную администрацию. 21 мая 1942 г. подведомственная ОКВ газета «Черный корпус» поместила заметку «Апрель! Ап­рель!», в которой говорилось об участии в пасхальном богослуже­нии в берлинском православном соборе значительного количе­ства русских военнопленных (якобы доставленных к храму на автобусах) и резко негативной реакции на это германских фрон­товиков. Как видно из письма ОКВ в РКМ от 13 июля 1942 г., за­метка была специально написана и содержала вымышленные имена и, видимо, вымышленные детали военными пропагандис­тами. Подробности этой истории описаны в книге московского историка А.К. Никитина³²⁵.

В итоге ОКВ добилось своей цели. Разбирательство инцидента продолжалось почти 2 месяца, различным ведомствам пришлось неоднократно оправдываться. Например, в служебной записке РСХА в РКМ от 28 мая 1942 г. содержалась жесткая просьба: «Со­общать о последующих мерах этого министерства (РМО) для пре­дотвращения подобной религиозной опеки, которая привела к из­вестным безобразиям (статья в “Черном корпусе”)». В свою оче­редь Восточное министерство сообщало РКМ, что находящиеся в его ведении военнопленные в богослужении в кафедральном со­боре не участвовали. И лишь в двух лагерях переобучения в Рин- лухе по желанию их обитателей, подвергаемых прогерманской пропаганде, были проведены украинские и русские пасхальные богослужения³²⁶. Остается неясным, присутствовало ли хотя бы небольшое количество военнопленных на службе в соборе, или вся эта история являлась полностью сфальсифицированной. Пос­ле полуторамесячного разбирательства ОКВ считало ответствен­ной за случившееся полицию безопасности, о чем писало 13 июля РКМ: «Концентрационный лагерь в Ораниенбауме является ла­герем советских военнопленных. Подчиняющийся рейхсфюреру СС и шефу полиции безопасности и СД комендант лагеря послал советских военнопленных на пасхальное богослужение в Бер­лин»³²⁷

В любом случае инцидент неблагоприятно отозвался на душе­попечительной деятельности православного духовенства. После настоятельной просьбы встревоженного за свою репутацию РКМ архиеп. Серафим был вынужден 3 июня 1942 г. издать циркуляр всем настоятелям и приходским советам: «Министерство церков­ных дел предложило мне довести до сведения духовенства нашей епархии нижеследующее: всякое пастырское духовное окормле- ние советских военнопленных разрешается исключительно на основании письменного разрешения Главного командования или уполномоченного им учреждения. В сомнительных случаях сле­дует предварительно запрашивать Главное командование воору­женных сил, отделение для военнопленных»³²⁸.

На некоторое время посещение духовенством епархии лаге­рей почти прекратилось. В этом отношении показательна неуда­ча попытки добиться разрешения окормлять находящихся на из­лечении военнопленных, предпринятая летом — осенью 1942 г. 6 июня Гаугг попросил Восточное министерство позволить одно­му из православных священников посетить тяжелобольных совет­ских пленных в лазарете Виттсток по их просьбе. 25 июля РМО сообщило в РКМ о том, что по предложению шефа полиции бе­зопасности и СД в этот лазарет должен быть направлен священ­ник А. Грипп-Киселев. 6 августа и митр. Серафим попросил РКМ дать разрешение на окормление лазарета отцом Александром. Однако ОКВ этого священника в лагерь все-таки не пропустило. Отказ, полученный РКМ 6 октября, обосновывался прежними указаниями руководства рейха: «Советским военнопленным раз­решено осуществлять богослужебные действия лишь под руковод­ством военнопленных священнослужителей из лагеря или мирян. Запрещено, однако, привлечение священнослужителей — нево­еннопленных». А 21 октября ОКВ информировало РКМ, что ла­зарет в Виттстоке уже 4 недели посещает советский военноплен­ный Семенов, который был «русским попом». 11 ноября 1942 г. Гаугг окончательно известил Восточное министерство о невоз­можности окормления больных Грипп-Киселевым из-за возра­жений Верховного командования вермахта³²⁹.

На епархиальном собрании 1946 г. митр. Серафим с горечью констатировал: «От ОКВ я так и не получил официального разре­шения на назначение священников»³³⁰. В то же время и во второй половине 1942 г., после скандала с публикацией «Черного корпу­са», священнослужители епархии продолжали передавать воен­нопленным духовную литературу, крестики, иконы, а также про­дукты и вещи, собранные прихожанами. Об этом свидетельству­ют, например, письменные благодарности архимандриту Иоанну, игумену Александру (Ловчему) и др.³³¹

Примечания:

307.  Reitlinger G. Ein Haus auf Sand gebaut. Hitlers Gewaltpolitik in RuBland 1941 — 1944. Hamburg, 1962. S. 526; Fink H. Gedenken im Interesse derZukunft. Erfahrungen aus irenischer Zusammenarbeit // in: Stimme der Orthodoxie. 51/1989. S. 27; Тол­стой H. Жертвы Ялты. Париж, 1988. С. 22.
308.  Кромиади К. «За землю, за волю...». Сан-Франциско, 1980. С. 46.
309.  BA, R5101/22. 183. В1. 2.
310. Там же. Bl. 1. 3.
311.  РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 64.
312.  BA, R5101/22 183. В1.44.
313.  РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 396.
314.  РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 398; ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 1.
315.  РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 15-16; ф. 1470. on. 1, л. 9, л. 78.
316.  IfZ, МА 679/9. В 1.2.
317.  Haugg W., а.а.О. ... Kyrios 1942/43, 6. Band. S. 112. 114. 124.
318.  ВД R901/69 301. Bl. 142-143.
319. Там же. R5 101/22 183. В1. 45. 47.
320.  РГ ВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 249-251.
321.  Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. С. 367.
322.  РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 104-106.
323.  Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 376,
324.  Там же.
325.  Никитин А.К. Указ. соч. С. 325—331.
326.  РГВА, ф. 1470, on. 1, д. 19, л. 2, 6.
327.  РГВА, ф. 1470, on. 1, д. 19, л. 8.
 328 АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. -Николаев- ской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 9.
З29. ргвд, ф. 1470, on. 1, д. 19, л. 10—17; См. также: Никитин А.К. Указ. соч. С. 331-334.
330.   Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, Митрополита Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа. Ав­густ. 1946. С. 2.
331.  РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 342.

Страницы: 1 2