Глава II. Русская Церковь в планах нацистов в период войны с СССР, 1941—1945 гг.
4. Духовное окормление восточных рабочих и советских военнопленных
Среди новых задач, вставших перед Германской епархией РПЦЗ после вторжения вермахта в СССР, одной из важнейших было духовное окормление и оказание разнообразной помощи людям из СССР, попавшим в качестве военнопленных или принудительно угнанных на работы в Германию.
Необходимость такой деятельности становится очевидной, если принимать во внимание, что, по немецким данным, за весь период войны в плен попало 5754 тыс. советских военнопленных, из которых к 1 мая 1944 г. умерло 3222 тыс. Кроме того, в Третий рейх с территории СССР было завезено около 5 млн. так называемых остарбайтеров (восточных рабочих), и, таким образом, к 1944 г. число граждан Советского Союза на немецкой земле составляло почти 7 млн.307 Их стремление к вере оказалось очень сильным, что было неожиданностью не только для нацистских ведомств, но и для части русского эмигрантского духовенства. Однако последнее сразу же восприняло боль и страдания соотечественников как свои.
Согласно свидетельству одного из очевидцев, эта проблема «подняла на ноги всю эмиграцию. Вопрос о помощи военнопленным стал в эмигрантской среде самым животрепещущим вопросом; священники с амвона призывали свои паствы к оказанию помощи братьям, погибающим в неволе, а общественные деятели создавали комитеты по сбору пожертвований и продолжали это дело до самого конца войны... у лагерей военнопленных целыми днями маячили мужчины и женщины, пытаясь улучить момент, чтобы передать пленным принесенное»308.
Изначально наиболее остро встал вопрос о душепопечении военнопленных, так как массовый ввоз в Германию остарбайтеров произошел только в 1942 г. Архиепископ Серафим (Ляде) в первые же недели войны оценил важность этой задачи. Уже 21 июля
1941 г. он отправил письмо в отдел военнопленных Верховного командования вермахта (ОКВ) с просьбой разрешить «организовать православное душепопечение пленных красноармейцев» и «посылать священников с целью совершения богослужений в лагере военнопленных». В тот момент архиепископ полагал, что речь идет главным образом о людях, которые в большей или меньшей степени отравлены большевизмом, и поэтому надо будет серьезно бороться за их души. Но одновременно он подчеркивал: «Я убежден, что среди пленных найдется немало тех, кто религиозно настроен и является убежденным приверженцем Православной Церкви — веры своих отцов и поэтому пожелает душепопечительного окормления»309.
22 июля архиепископ также переслал свое письмо в Министерство церковных дел с просьбой поддержать его. Из многих документов известно, что референт Министерства по делам иностранных Церквей В. Гаугг положительно относился к православию и лично к митр. Серафиму. Не был он и противником посещения православными священниками лагерей военнопленных. Поэтому РКМ 13 августа написало ОКВ, что ему представляется целесообразным воспользоваться советом архиепископа, который уже известен по другим случаям душепопечения православных военнопленных [возможно, сербов]310.
И все же поддержка маловлиятельного РКМ не помогла. Нацистское руководство придерживалось совсем другой генеральной линии, которая предусматривала в конечном итоге недопущение распространения христианства среди населения оккупированных территорий СССР, в том числе среди военнопленных. Поэтому в оперативном приказе РСХА от 16 августа 1941 г., подписанном Гейдрихом и составленном на основе личных директив Гитлера, говорилось: «Религиозную опеку военнопленных не следует особо стимулировать или поддерживать. Там, где среди военнопленных имеются священнослужители, последние могут, если это отвечает желанию самих советских, осуществлять религиозную деятельность. Привлечение священников из Генерал-губернаторства или с территории Рейха для религиозной опеки со- ветско-русских военнопленных исключается»311. Фактически этот приказ был близок к полному запрету, так как священники среди военнопленных, естественно, являлись редчайшим исключением, а какое-либо участие зарубежного духовенства категорически исключалось.
ОКБ практически весь период войны стремилось соблюдать процитированный пункт указа, почти дословно приведя его в служебной записке от 1 октября 1942 г. Поэтому оно ответило РКМ 20 августа 1941 г., что предложению Берлинского архиепископа «нельзя пойти навстречу»312. Повторное ходатайство постигла та же участь.
Однако в первые месяцы войны указанные директивы РСХА и ОКБ выполнялись плохо. Точно так же, как некоторые военнослужащие вермахта, несмотря на строгий запрет, вплоть до весны 1942 г. помогали открытию храмов и посещали православные богослужения, отдельные коменданты лагерей позволяли священникам окормлять военнопленных и иногда даже сами проявляли инициативу в этом вопросе. Например, 12 ноября 1941 г. архиеп. Серафим переслал РКМ сообщение священника В. Жиромского из Восточной Пруссии, в котором говорилось, что в начале июля комендант города Судауен предложил о. Владимиру заняться душепопечительной деятельностью у военнопленных. После согласования с комендантом лагеря 14 сентября состоялось первое богослужение на плацу с участием 750 советских офицеров, на втором, 12 октября, присутствовало уже 1500 человек. Третье же богослужение, 26 октября, из-за холодной погоды вообще проходило в русской церкви Судауена, причем пел хор из 50 военнопленных, знавший почти все церковные песнопения. Многие офицеры просили священника приходить в бараки с религиозными беседами, заявляя: «Мы были всегда верующей армией Христа и Христа не забыли». Но проповеди и частные беседы о. Владимиру не разрешали, и он писал о необходимости назначить специального священника для душепопечения313.
10 ноября 1941 г. начальник генеральной команды IV АК из Дрездена написал в канцелярию местной русской церкви о том, что первое богослужение, проведенное для советских военнопленных в Хайденау, показало очень большой интерес к религии, и выразил благодарность настоятелю храма о. Д. Трухманову и членам церковного хора. Протоиерею предлагалось продолжить богослужения, расходы на проведение которых будут покрыты из лагерных средств. К письму прикладывались пропуска для настоятеля и участников хора. Видимо, вскоре у о. Трухманова возникли осложнения с гестапо, но 10 декабря он сообщал митр. Серафиму, что и с этой стороны ему удалось добиться разрешения посещать военнопленных314. 13 декабря 1941 г. настоятель украинского прихода г. Лодзи о. И. Ткачук извещал архиепископа, что получил разрешение совершать богослужение и проводить крестины в лагере военнопленных в Эрцгаузене. В течение первых 6 месяцев войны проникать в лагеря также удавалось игумену Гермогену (Берлин), священникам И. Малиженовскому (Штутгарт) и С. Рудыку (Берлин)315. Но, в сущности, это была капля в море.
Все предложения, поступавшие от некоторых комендантов лагерей, о целесообразности проведения богослужений для военнопленных вызывали у командования вермахта и в РСХА отрицательную реакцию. Это касалось, в частности, доклада командира лагерей военнопленных в Генерал-губернаторстве от 25 октября 1941 г., пересланного для сведения в ставку. Доклад содержал итоги наблюдения попыток проведения богослужений в лагерях с середины сентября до середины октября 1941 г.: «Совершенно добровольное участие в этом и интерес к религиозным вопросам были всегда чрезвычайно высоки... Местами образовались хоры, которые с большим усердием участвовали в богослужении и разучивали церковные песнопения с большой старательностью и увлечением... В заключение можно сказать, что эти попытки душепопечительного окормления русских военнопленных имели успех, который во многом содействовал созданию у них спокойного настроения»316. Однако в условиях работы страшной машины по уничтожению сотен тысяч попавших в плен русских людей всякие идеи об их «спокойном настроении» казались нацистскому руководству излишними.
Помощь советским военнопленным находилась в центре обсуждения на епархиальном собрании в Берлине 29—31 января 1942 г. О своих впечатлениях рассказали 5 священников, проводивших службы в лагерях, и все они отмечали наличие у пленных большого интереса к религии. Епископ Венский Василий указал на необходимость предоставления последним крестиков, молитвенников и т.п. Говорилось и о наличии различных препятствий, в связи с чем архиеп. Серафим сообщил, что он уже направил в ОКВ два заявления с просьбой разрешить душепо- печение военнопленных, но ответа еще не получил. В результате собрание приняло специальную резолюцию, в которой просило архиепископа обратиться с новым мотивированным заявлением к компетентным органам317. В это время у духовенства и мирян оставалась надежда на благоприятное разрешение вопроса. Информация об обсуждении данной проблемы на епархиальном собрании через генерала В. Бискупского поступила в МИД, во внутренней переписке которого 20 февраля 1942 г. отмечалось: «Некоторые священники сообщали о своих впечатлениях в лагерях русских военнопленных и пришли к единому мнению, что устроенные ими богослужения посещали 90—95 % обитателей лагеря. Вообще можно говорить о сильной религиозности военнопленных»318.
24 марта Гаугг, вероятно по инициативе архиепископа, вновь запросил ОКВ — не изменило ли оно своей точки зрения, на что 4 апреля последовал отрицательный ответ319. Тем не менее вплоть до конца весны 1942 г. в основном продолжалась прежняя практика проникновения отдельных священников епархии в лагеря с разрешения их комендантов. Так, в письме членов приходского совета русской церкви в Вене митр. Серафиму от 14 апреля говорилось: «Благодаря работе известного числа членов нашей общины в лагерях военнопленных переводчиками, удалось добиться посещений пленных священником. Во время этих посещений происходят богослужения и беседы. Последние требуют от священника особенного умственного напряжения и развития. Степень интереса, проявляемого пленными к этим беседам, и степень их развития видна из перечня вопросов, поставленных священнику в такой беседе... Каждому истинно верующему человеку ясна важность разработки этих вопросов. Они должны стать основными для Германской православной епархии». К письму был приложен перечень вопросов, особенно интересовавших военнопленных: «1. Священное Писание и наука. Взаимоотношение их... 7. Значение религии для государства... 10. Личность в православии... 19. Будут ли в будущей освобожденной от советов России признаваться законными браки, заключенные отдельными верующими и благословленные мирянами при отсутствии священников. Роль и значение этих эрзац-священников с точки зрения Православной Церкви»320.
В начале 1942 г. состоялись и лагерные богослужения возглавившего вскоре миссионерский епархиальный комитет архимандрита Иоанна (Шаховского). Позднее он писал в главе «Город в огне» своей книги воспоминаний: «Всего один раз в 1942 г. мне удалось посетить лагерь военнопленных. Это был офицерский лагерь около Бад-Киссингена. Кроме нескольких старших офицеров туда было интернировано около 2000 молодых лейтенантов советской армии. Можно представить себе мое удивление, когда среди этих советских офицеров, родившихся после Октября, сразу же организовался церковный хор, спевший без нот всю литургию. Приблизительно половина пленных захотела принять участие в церковной службе, общей исповеди и причастилась Святых Тайн. В этой поездке меня сопровождал о. Александр Киселев. По возвращении в Берлин я был немедленно вызван на допрос в гестапо, которое оказалось взволновано самим фактом нашего посещения этого лагеря по приглашению комендатуры»321.
Впрочем, как видно из письма семи пленных офицеров (из лагеря XIIIД близ Хаммельсбурга) архим. Иоанну от 28 февраля
1942 г., последнему вместе со священником А. Киселевым удалось провести богослужение и в этом лагере: «Для всех наших верующих офицеров Ваш приезд к нам в лагерь будет памятен на всю жизнь, и каждое Ваше слово свежо так, как будто Вы только вчера уехали... Верим, что Господь Бог сохранил нам жизни для того, чтобы мы смогли отдать силы нашему любимому Отечеству, нашей родной Русской Православной Церкви». Другое письмо из этого лагеря регента И. Мукомеля от 22 февраля свидетельствует, что отцы Иоанн и Александр даже создали там церковный хор из военнопленных 322.
В дальнейшем, стараясь спасти заключенных, архимандрит Иоанн написал главе Внешней службы (Aussenamt) Германской Евангелической Церкви епископу Д. Хеккелю, так как его учреждение отчасти занималось попечением военнопленных. «Когда дошли до меня достоверные известия (от свидетелей — переводчиков) о методичном плановом истреблении голодом и газовыми камерами русских людей в германских лагерях военнопленных, я обратился к епископу Хеккелю и его сотрудникам, прося их предпринять все, что возможно, чтобы довести до сведения властей о жестокой ошибочности подобных действий, не только античело- вечных, но и могущих нанести огромный вред самому германскому народу... Aussenamt оказался бессильным что-либо изменить в этом отношении»323.
Были, конечно, и немцы, старавшиеся реально помочь советским военнопленным и тесно сотрудничавшие в этом деле с русскими священниками и мирянами. Один из таких ярких примеров также привел в своих воспоминаниях владыка Иоанн: «Сколько было в те дни добрых, жертвенных и мужественно-христианских душ в Германии. Могу свидетельствовать о жертвенном, чисто христианском отношении к русским военнопленным одного мекленбургского помещика, посчитавшего своим долгом похоронить с православной молитвой скончавшегося в его имении русскою военнопленного. Наше Сестричество церковное приняло участие в этой акции, за которую немец был предан суду нацистов, мужественно держал себя на суде, обличая гибельную для его народа власть. Когда прокурор нацистов назвал его “врагом народа”, “ослабляющим ненависть к противнику”, он в своем горячем слове ответил: “Нет, это вы враги народа, рождающие ненависть к другим народам и возбуждающие в народах ненависть к Германии”. Он был осужден на 4 года каторжных работ»324.
Сохранение положения, при котором отдельным священникам с согласия комендантов удавалось проникать в лагеря, вызывало сильное раздражение ОКВ. Весной 1942 г. оно решило спровоцировать скандал, чтобы заставить другие ведомства, в чьем ведении также находилась часть военнопленных (Министерство занятых восточных территорий и РСХА), строже контролировать свою лагерную администрацию. 21 мая 1942 г. подведомственная ОКВ газета «Черный корпус» поместила заметку «Апрель! Апрель!», в которой говорилось об участии в пасхальном богослужении в берлинском православном соборе значительного количества русских военнопленных (якобы доставленных к храму на автобусах) и резко негативной реакции на это германских фронтовиков. Как видно из письма ОКВ в РКМ от 13 июля 1942 г., заметка была специально написана и содержала вымышленные имена и, видимо, вымышленные детали военными пропагандистами. Подробности этой истории описаны в книге московского историка А.К. Никитина325.
В итоге ОКВ добилось своей цели. Разбирательство инцидента продолжалось почти 2 месяца, различным ведомствам пришлось неоднократно оправдываться. Например, в служебной записке РСХА в РКМ от 28 мая 1942 г. содержалась жесткая просьба: «Сообщать о последующих мерах этого министерства (РМО) для предотвращения подобной религиозной опеки, которая привела к известным безобразиям (статья в “Черном корпусе”)». В свою очередь Восточное министерство сообщало РКМ, что находящиеся в его ведении военнопленные в богослужении в кафедральном соборе не участвовали. И лишь в двух лагерях переобучения в Рин- лухе по желанию их обитателей, подвергаемых прогерманской пропаганде, были проведены украинские и русские пасхальные богослужения326. Остается неясным, присутствовало ли хотя бы небольшое количество военнопленных на службе в соборе, или вся эта история являлась полностью сфальсифицированной. После полуторамесячного разбирательства ОКВ считало ответственной за случившееся полицию безопасности, о чем писало 13 июля РКМ: «Концентрационный лагерь в Ораниенбауме является лагерем советских военнопленных. Подчиняющийся рейхсфюреру СС и шефу полиции безопасности и СД комендант лагеря послал советских военнопленных на пасхальное богослужение в Берлин»327
В любом случае инцидент неблагоприятно отозвался на душепопечительной деятельности православного духовенства. После настоятельной просьбы встревоженного за свою репутацию РКМ архиеп. Серафим был вынужден 3 июня 1942 г. издать циркуляр всем настоятелям и приходским советам: «Министерство церковных дел предложило мне довести до сведения духовенства нашей епархии нижеследующее: всякое пастырское духовное окормле- ние советских военнопленных разрешается исключительно на основании письменного разрешения Главного командования или уполномоченного им учреждения. В сомнительных случаях следует предварительно запрашивать Главное командование вооруженных сил, отделение для военнопленных»328.
На некоторое время посещение духовенством епархии лагерей почти прекратилось. В этом отношении показательна неудача попытки добиться разрешения окормлять находящихся на излечении военнопленных, предпринятая летом — осенью 1942 г. 6 июня Гаугг попросил Восточное министерство позволить одному из православных священников посетить тяжелобольных советских пленных в лазарете Виттсток по их просьбе. 25 июля РМО сообщило в РКМ о том, что по предложению шефа полиции безопасности и СД в этот лазарет должен быть направлен священник А. Грипп-Киселев. 6 августа и митр. Серафим попросил РКМ дать разрешение на окормление лазарета отцом Александром. Однако ОКВ этого священника в лагерь все-таки не пропустило. Отказ, полученный РКМ 6 октября, обосновывался прежними указаниями руководства рейха: «Советским военнопленным разрешено осуществлять богослужебные действия лишь под руководством военнопленных священнослужителей из лагеря или мирян. Запрещено, однако, привлечение священнослужителей — невоеннопленных». А 21 октября ОКВ информировало РКМ, что лазарет в Виттстоке уже 4 недели посещает советский военнопленный Семенов, который был «русским попом». 11 ноября 1942 г. Гаугг окончательно известил Восточное министерство о невозможности окормления больных Грипп-Киселевым из-за возражений Верховного командования вермахта329.
На епархиальном собрании 1946 г. митр. Серафим с горечью констатировал: «От ОКВ я так и не получил официального разрешения на назначение священников»330. В то же время и во второй половине 1942 г., после скандала с публикацией «Черного корпуса», священнослужители епархии продолжали передавать военнопленным духовную литературу, крестики, иконы, а также продукты и вещи, собранные прихожанами. Об этом свидетельствуют, например, письменные благодарности архимандриту Иоанну, игумену Александру (Ловчему) и др.331
Примечания:
307. Reitlinger G. Ein Haus auf Sand gebaut. Hitlers Gewaltpolitik in RuBland 1941 — 1944. Hamburg, 1962. S. 526; Fink H. Gedenken im Interesse derZukunft. Erfahrungen aus irenischer Zusammenarbeit // in: Stimme der Orthodoxie. 51/1989. S. 27; Толстой H. Жертвы Ялты. Париж, 1988. С. 22.
308. Кромиади К. «За землю, за волю...». Сан-Франциско, 1980. С. 46.
309. BA, R5101/22. 183. В1. 2.
310. Там же. Bl. 1. 3.
311. РГВА, ф. 500, оп. 5, д. 3, л. 64.
312. BA, R5101/22 183. В1.44.
313. РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 396.
314. РГВА, ф. 1470, оп. 2, д. 5, л. 398; ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 1.
315. РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 456, л. 15-16; ф. 1470. on. 1, л. 9, л. 78.
316. IfZ, МА 679/9. В 1.2.
317. Haugg W., а.а.О. ... Kyrios 1942/43, 6. Band. S. 112. 114. 124.
318. ВД R901/69 301. Bl. 142-143.
319. Там же. R5 101/22 183. В1. 45. 47.
320. РГ ВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 249-251.
321. Иоанн (Шаховской), архиепископ. Избранное. С. 367.
322. РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 450, л. 104-106.
323. Иоанн (Шаховской), архиепископ. Указ. соч. С. 376,
324. Там же.
325. Никитин А.К. Указ. соч. С. 325—331.
326. РГВА, ф. 1470, on. 1, д. 19, л. 2, 6.
327. РГВА, ф. 1470, on. 1, д. 19, л. 8.
328 АГЕ, д. Книга протоколов заседаний приходского совета Св. -Николаев- ской церкви в г. Мюнхене с 12 апреля 1942 г. по 8 января 1944 г., л. 9.
З29. ргвд, ф. 1470, on. 1, д. 19, л. 10—17; См. также: Никитин А.К. Указ. соч. С. 331-334.
330. Распоряжения Высокопреосвященнейшего Серафима, Митрополита Берлинского и Германского и Среднеевропейского митрополичьего округа. Август. 1946. С. 2.
331. РГВА, ф. 500, оп. 3, д. 454, л. 342.
Страницы: 1 2